"Историю Дмитрия Артемьева российские власти сначала попытались представить как происки грузинских спецслужб. Некоторые СМИ писали, что рядового держат в Тбилиси насильно, пичкая наркотиками, или что он сбежал, потому что ему "не давали мяса". По неизвестной мне причине за последний месяц с рядовым Артемьевым не встретился ни один российский журналист, хотя сделать это несложно — достаточно обратиться с запросом в грузинское МВД. Возможно, в России просто решили не рекламировать беглых солдат. Ведь история сержанта Александра Глухова, бежавшего в январе из Ахалгори в Тбилиси, наделала много шума и могла стать причиной новых побегов. Рядовой Артемьев о сержанте Глухове ничего не знает, хотя их истории как две капли воды похожи. Это и неудивительно, ведь речь идет о российской армии, где, как и полвека назад, носят портянки и выдают жетоны с аббревиатурой несуществующей державы — СССР.
"Я спросил, зачем нас послали в Цхинвал, это же не Россия"
Полдень, тбилисский район Сабуртало. На улице тихо и пусто. Местные жители прячутся от летнего зноя в своих квартирах, только загорелые мальчишки носятся по раскаленному асфальту и с разбега прыгают в фонтаны. Я иду к маленькой кофейне, где мне назначили встречу с российским солдатом-срочником Дмитрием Артемьевым, месяц назад ставшим дезертиром. За его безопасность отвечает грузинское МВД, поэтому разрешение на встречу надо получить там. Впрочем, больших проблем эта процедура не вызывает — достаточно одного звонка. Сначала Дима — называть этого испуганного подростка Дмитрием не поворачивается язык — хотел встретиться со мной в тренажерном зале, куда он ходит почти каждый день. Потом перенес встречу в "Coffe ge". В этом кафе три недели назад он встречался с родителями. Они приезжали в Тбилиси через Цхинвали. Папа, отставной подполковник московского ОМОНа, и мама, психолог из города Владимира. Беглый солдат ожидал, что родители за него порадуются. За то, что выжил. Не сломался. Никого не убил. За то, что живет теперь в красивом городе — так он называет Тбилиси. Но мама и папа первым делом сказали сыну: "Надо в Россию возвращаться". "Зачем? — спросил Дима.— Чтобы сидеть десять лет?" И отказался. Папа поговорил с сыном два часа и уехал в Цхинвали. На прощание сказал, что не будет ему звонить и вообще от него откажется, если тот опозорит семью и не вернется на родину.
— Отцу генералы какие-то пообещали, что, если я вернусь, меня переведут в другую часть,— говорит Дима.— Я думаю, они его обманули. В российской армии так не бывает, там дисциплина. Там обязательно накажут. Только я не знаю, почему отец этого не понимает. Он же знает нашу армию.
Мама осталась с сыном на сутки, переночевала в квартире, которую ему снимает управление по делам беженцев при ООН и в которой вместе с Димой живут еще два сотрудника грузинского МВД, и тоже вернулась в Россию.
В родном Владимире мама сказала журналистам, что сына держат насильно и не отпускают на родину. И что его накачали наркотиками. Дима считает, что мама сказала так нарочно.
— Просто она хочет, чтобы я вернулся. Никто меня не накачивал. Я нормальный.
Дима действительно выглядит нормальным. Улыбается, когда смешно. Например, когда рассказывает про суп из лягушек и змей, который ел в селе Переви. Смущается, когда приходится вспоминать неприятные подробности службы в российской армии. Например, про то, что его били. Мы сидим у большого окна, за которым стоят замершие от жары деревья. Дима смотрит в окно и иногда, настороженно, на меня. Руки его лежат на столе. Вспоминая младшего сержанта Валеева, который бил его прикладом автомата, он сжимает их в кулаки, и я вижу мозоли на костяшках его пальцев.
— Ты спортсмен?
— Я занимаюсь боксом.
— Почему же ты не мог постоять за себя, когда тебя били?
— Если бы я ответил, они бы собрали всю роту, чтобы все меня били.
— С тобой такое уже было?
— Нет, но я знаю, как это бывает. Я видел в учебке в Коврове. И во Владикавказе в части.
— А ты знаешь, за что тебя били?
— Знаю. В первый день в Цхинвале мы сидели с ребятами, и я спросил, зачем нас послали в Цхинвал. Это же не Россия. Нас же призывали Россию защищать. А мы стоим в Цхинвале, и у нас задача не пропустить грузин. Я просто спросил. Но кто-то донес командирам. После этого меня стали бить.
"В армии так всегда — найдут одного и бьют"
Дима Артемьев был призван на срочную службу осенью прошлого года в родном Владимире. После учебной части в Коврове попал во Владикавказ, в распоряжение 58-й армии. "Нас было 59 человек из Владимира,— рассказывает Дима.— Во Владикавказе мы пробыли недолго. Жили в подвале, там учебный корпус был, нам туда поставили кровати — сказали, что все забито, мест нет. Первого июня нас отправили в Цхинвал".
Дима называет столицу Южной Осетии так, как стали ее именовать официальные российские власти после признания независимости этой республики. В Тбилиси такое произношение режет слух, но солдату Артемьеву это прощают. Здесь многие убеждены, что в российской армии кошмар и что "русский солдатик" чудом избежал смерти. Такое отношение к армии северного соседа поддерживают местные СМИ, охотно пересказывающие трагические случаи дедовщины, как правило, неизвестные широкой аудитории в России. Историю сержанта Гибизова, служившего в Южной Осетии, недалеко от Димы Артемьева, в войсковой части N 66431, в России, например, не знают. А в Грузии она получила широкую известность. Сержанта зарубили топором два сослуживца, тело сбросили в овраг, а увидев, что жертва еще дышит, прокололи легкие штык-ножом. Засыпав тело, солдаты вернулись в часть. Только через несколько дней тело было обнаружено. Командиры убитого сержанта отделались выговорами (см. справку).
Потом была история с сержантом Глуховым, сбежавшим из Ахалгори в Тбилиси и рассказавшим об избиениях и тяжелых бытовых условиях в воинской части. Побег рядового Артемьева, о котором грузинские СМИ писали много и подробно, тоже сыграл свою роль в информационной войне. Поэтому Диму в Грузии жалеют и многое ему прощают. Даже армейский жетон на шее, на котором кроме его личного номера выбито нечто, указывающее не просто на принадлежность к российской армии, а скорее на приверженность к все еще господствующей в стране идеологии: на жетоне крупными буквами выбито "СССР". И если кто-то думал, что таких жетонов в армии уже давно не выдают, то он сильно ошибался. Не зря ведь российский премьер в бытность свою президентом назвал "крушение Советского Союза крупнейшей геополитической катастрофой века". Вот и Дима Артемьев с жетоном не расстается. Вроде бы дезертир, сбежавший с автоматом из части. Вроде бы сбежал к врагу. Только "СССР" — это и для него что-то родное. Может быть, поэтому он так долго продержался в своей части.
— Когда мы приехали в Цхинвал, меня и пацанов из моей роты распределили в разведбат,— вспоминает бывший солдат.— Стояли мы в Цхинвале, но 10 июня нас отправили в Переви, на заставу. Сказали, что едем на неделю, а простояли там три недели. С собой был только сухпай, мы его ели долго. Мяса не было, иногда варили кашу. Когда поняли, что застряли надолго, лейтенант приказал нам ловить лягушек и змей. У нас рядом были поле и речка. Мы ловили их и варили суп. Так что я не голодал.
Каждую ночь в Переви шла стрельба. Дима к этому быстро привык и даже радовался: когда стреляли, его никто не бил.
— Поначалу было непривычно, стоишь в патруле, вдруг стреляют, вроде с нашей стороны. Подрываешься, хватаешься за автомат. Но офицеры наши сказали, это осетины стреляют, не дергайтесь. И потом когда стреляли — мне уже по фигу было.
Диму в его части били несколько человек. Лейтенант, имени которого он не помнит и который "бил редко". Младший сержант Мамонтов, который "был спокойный и бил иногда". И младший сержант Валеев, который бил через день.
— Валеев через день был дежурным по роте. И все время то качал, то бил. Качал — ну отжиматься заставлял. Каждую ночь мы в наряды ходили, по три часа спали, а он через день ходил.
— И как он тебя бил?
— По-разному. Автоматом, руками, ногами.
— А ты кому-то об этом говорил?
— Да им наплевать на нас. А если скажешь, после этого все будут бить. Я видел в Коврове, что если жалуешься, то еще хуже. В армии так всегда — найдут одного и бьют.
— А кроме тебя кого-то еще били?
— Да, повара. За то, что плохо готовил.
Утром 1 июля рядовой Артемьев заступил в наряд. Нужно было следить за полем, где "кто-то бегал". Младший сержант Валеев выдал ему автомат и велел не спать. Вернулся через полчаса.
— Ну что, видел кого-нибудь?
— Нет, никого не видел.
— Смотри не спи, понял?
— Я и не сплю.
После этого самого обычного диалога младший сержант, видимо в целях закрепления назидания, огрел рядового прикладом автомата. А когда он скрылся в палатке, рядовой взял свой автомат и ушел в горы.
— Напротив нас метрах в двухстах стоял грузинский пост,— вспоминает Артемьев.— Я не хотел к грузинам, боялся, что меня в плен возьмут или убьют, я же с оружием. И я пошел в противоположную сторону, туда, где Осетия была. Шел полдня по горам, спустился к речке. Мне все равно было, куда я иду, просто все надоело. Потом вышел к селу. Посидел до ночи. По дороге шел старик, я вышел к нему. Он меня домой пригласил. Потом из ООН приехали, комиссия по беженцам, забрали меня в Тбилиси.
— А зачем ты взял с собой из части автомат?
— Вдруг бы я к чеченцам попал? Я боялся, что меня рабом захотят сделать.
"В Россию мне нельзя"
В тбилисском офисе Управления Верховного комиссара ООН по делам беженцев (УВКПБ ООН) Дима написал заявление с просьбой предоставить ему политическое убежище. Статус он получит через три-четыре месяца — сержант Глухов, проложивший дорогу беглым российским солдатам в Грузию, такой статус уже получил, устроился охранником в банк и, как признался журналистам, вполне доволен жизнью.
Уже в сентябре Дима Артемьев пойдет учиться в Тбилисский госуниверситет, на факультет экономики — на средства УВКПБ ООН. Мечтает устроиться на работу — "хотя бы охранником", чтобы появились свои деньги. Когда я спрашиваю его, хочет ли он остаться в Тбилиси навсегда, он отвечает, что другого выхода у него нет.
— В Россию мне нельзя. Мне друзья мои со двора звонят и говорят, чтобы я тут оставался. Я не против. На Кавказе мне нравится. У меня дед по маме был дагестанец. Мне было четыре года, когда он умер. Тбилиси мне нравится. Когда мой отец приехал во Владимир из Молдавии, ему было 20 лет, и он никого там не знал. Но он нашел работу, женился и завел друзей. Я тоже так смогу.
— Будешь учить грузинский язык?
— Буду. У меня уже есть книжка с переводом.
— А родителей не жалко?
— Мать жалко. Отец от нас ушел, когда мне десять лет было, он привык без меня. А мать хочет меня вернуть. Но она ко мне приезжать будет.
Дима о родителях говорит скупо, но я вижу, что реакция отца на поступок сына очень его тревожит.
— Мне кажется, отца научили сказать, что он от меня откажется,— говорит Дима.— Он меня жалеет. Он прислал мне вчера SMS: "Ты наш сын и останешься нашим сыном, даже если отсидишь". Но я не хочу сидеть в тюрьме. Я не виноват.
О том, что не виноват, Дима сказал всего один раз и как будто случайно. Но мне показалось, что он все-таки чувствует себя виноватым.
На следующий день, когда я встретилась с ним у русской церкви в одном из старых районов Тбилиси, он уже не отвечал на мои вопросы, а просто рассказывал о том, сколько церквей во Владимире и как ему нравятся каменные грузинские церкви. А потом вдруг сказал: "Я не предатель. Если бы ко мне относились по-людски, я бы не убежал"
http://www.kommersant.ru/doc.aspx?DocsID=1207551
