Повесть

LAAZ rocket

Активный участник
Сообщения
191
Адрес
Киев
Выношу на суд справедливого общества свои литературные потуги. Как я говорил ранее, к военной тематике это не имеет прямого отношения. Эта повесть посвящена моему наставнику, мастеру, человеку, раскрывшему несколько сотен убийств лично и в группе. Ныне, к сожалению, ушедшему из жизни. Все события - подлинные. Персонажи - реальные и собирательные. Имена изменены.

Кровь Сатаны

«Путь от света во тьму всегда лёгок, ибо состоит
из движения вниз, с закрытыми глазами»
Каструччо из Лукки

- И как я уже заметил выше, значительно снизилась раскрываемость тяжких преступлений в ряде районов, а именно: Бородинском, Вышнегорском…
Пожилой человек вновь вынырнул из глухого омута сна, оторопело разглядывая застывшие в разнообразных позах спины, обтянутые всевозможных расцветок и фасонов теннисками, щедро помеченными кругами, овалами, эллипсами, а то и бесформенными пятнами пота, загораживающие от него солнечный свет, победным маршем вваливавшийся в окна. Совещание продолжалось. Голос начальника Управления Уголовного Розыска, звучавший особо выразительно из-за присущей тому манеры длинно и с присвистом выговаривать звонкие и шипящие согласные, парил даже в бесцветном, старческом сне, теряя смысловую нагрузку и сливаясь в сплошную череду с-с-с, ц-ц-ц и щ-щ-щ. С невероятным трудом удерживая ускользающее, готовое вновь рассеяться в очередном провале в иную реальность, внимание на смысле произносимых фраз, старик сжал, что был силы сидение стула, однако, через несколько секунд ослабил захват, испытывая сильную дрожь в руках, некогда шутя выносивших на пятый этаж ободранной «хрущёвки» свою верную, ныне почившую в Бозе супругу. Голова слегка закружилась. В ушах появился глухой, протяжный звук, отдалённо напоминающий стон, длящийся необычайно долго; стон наиудивительнейшим образом вплетался в речь начальника Управления, звучавшую набатно и странно ритмично, словно пульс в налитых кровью сосудах, отдающийся в голове после стремительного рывка через заснеженное поле, к темнеющей в отдалении лесополосе, прочь от немецких патрулей, шнырявших по своим прифронтовым дорогам. Внезапно монотонный голос ввинтился в сознание, раскалённым металлом выжигая в нём изуверски-равнодушное:
- … Это уже третий труп за полгода. По двум предыдущим мы имеем только сходный способ совершения преступления, примерно равный возраст жертв и также примерно совпадающую картину мест происшествия. В первом случае – это была студентка Национального Университета, приехавшая посетить бабушку, в другом – жительница села Филипповки, как я говорил выше – немногим старшая предыдущей жертвы. Личность вчерашней уже, вероятно, установлена. По всем приметам, она из соседней, по отношению к Филипповке, деревни. Внешне, все три жертвы, практически ничто не объединяет, кроме небольшой разницы в возрасте. Разное телосложение, рост, цвет глаз и волос. Но это мало что проясняет. Скорее всего, мы имеем дело с серией, просто у вероятного маньяка нет определённых предпочтений. Версию убийства с целью завладения личным имуществом потерпевших, находившемся при них в момент совершения преступления, мы со счетов не сбрасываем, поскольку у вчерашней была выпотрошена сумочка, а бюстгальтер весь распущен на ремни, вероятно, в поисках загашника. Очевидно, преступник, помимо сексуального удовлетворения, осознал, что получает ещё дополнительную возможность разжиться кое-какими средствами. Терещенко!
- Да, товарищ полковник! – приподнялся, не разгибаясь до конца, длинный и невообразимо худой опер, изображая на нездоровом, землистого оттенка лице полнейшую готовность к выполнению любых, даже самых неожиданных распоряжений.
- Ты вот что… Прямо сейчас иди к себе, пиши план-задание, черновик занесёшь ко мне. Я его откорректирую, потом неси Свете, пусть печатает, Полуянов сегодня же подпишет, потом выписывай командировочные на неделю и езжай в Бородинск. Местный зам. по оперработе тебя уже ждёт. Займёшься этим делом.
- Дык, Борис Петрович, у меня спецблокнот кончился. На чём писать-то?
- Возьмёшь с собой ветерана – продолжал Главный опер области, словно не слыша явно дурацкого вопроса, заданного Толиком непонятно зачем – Ян Владимирович!
- Да, Борис Петрович! – старик сделал неуклюжую попытку привстать.
- Сидите, сидите. Вы в состоянии будете приехать в Бородинск часам, ну, скажем, к девяти?
- Конечно, а как же, товарищ полковник!
- Я лично распоряжусь, чтобы от станции Вас доставили до райотдела на машине.
- Да у них вечно там, то кони дохнут, то телега не едет, Борис Петрович! – жалуясь, словно малое дитя, протяжно продудел Толян.
- Терещенко!
- Я!
- Ты вот, целый майор, а такие глупые, я бы даже сказал, бестолковые вопросы мне задаёшь! Спецблокнот у него кончился! Задорожный! Где начальник «убойного»? Дежурный офицер, какого хрена в журнале не отмечено, где в данный момент находится начальник «убойного» отдела? Я же Вас не спрашиваю, где наша Света, хотя и это Вам знать не помешает, аттестована всё-таки, лейтенант, как-никак. Ну, так где Задорожный, а?
- Сичас посмору, Борыс Пэтровыч! – заспанный и растрёпанный Вася Колесниченко, исправно подавший рапорт о расходе личного состава Управления в начале совещания, и потому расслабившийся, и никак не ожидавший нарваться на плюху, полагая, что вопросов к нему более не последует, сделал судорожное движение по направлению к выходу из «конюшни», как ласково был поименован самый большой в Управлении кабинет, в котором регулярно вздрючивали личный состав.
- Колесниченко!
- Слухаю, Борыс Пэтровыч!
- Ты никак у начальника Главка решил поинтересоваться, где сейчас твой коллега, а?
- От, блин, прости Господи! Промашэчка вийшла, товарыш польковник! Я до Свэты подойду, если он у командировкэ, то значыть, у журнале учота одмечэно!
- Сядь на место.
- Есьть!
- «Убойный» отдел! Кто знает, где ваш шеф сегодня находится? Даже секунды на размышление не даю!
- В Васильевске, Борис Петрович – подал голос кто-то из задних рядов.
- А ты уверен? – на неподвижном, словно маска лице начупра проступило какое-то подобие раздражения – или так, с ходу ляпнул, что на ум пришло?
- Да нет, там заслушивание по нераскрытым тяжким, за прошлые года. Из областной прокуратуры, куратор районный, тоже выехал. Совместное слушание.
- А начальника местной милиции им мало? Ещё Задорожного им послушать захотелось? Курский соловей, йетит твою мать – последнюю фразу Рябцев выдул себе под нос, однако каждое ухо уловило характерные, ворчливые интонации, означающие, что хозяин совещания несколько сбавил обороты – Терещенко! – прозвучало вновь, после непродолжительной паузы.
- Я здесь!
- А где же тебе ещё быть? Ты знаешь, кого волнуют проблемы индейцев?
- Так точно, знаю, товарищ полковник! Самих индейцев!
- Вижу, знаешь. Под Чернобылем есть одна деревня, Опачичи называется. Ты не оттуда родом, а?
- Он из Команчичей, товарищ полковник! – выдал начальник отдела «А», чей юмор всегда отличался мгновенной реакцией на ситуацию.
Управление дружно, не смотря на давящую жару и спёртый в наглухо задраенном помещении воздух, оскалило зубы. Начальник болезненно поморщился, словно от головной боли, на самом деле, подавляя приступ смеха, которым его заразил коллектив. Выдержав тридцатисекундную паузу, Рябцев скомандовал:
- Отставить цирк! Терещенко! Черновик плана напишешь на обычном листе…
- Так не принимает же Светка на простой бумаге!
- Светкой она была в детстве. Примет, я распоряжусь. Ты что, хочешь мне раскрытие преступления саботировать из-за какой-то бумаженции? Небось, если туалетной нет, так ты и газеткой горазд, и ничего, не жалуешься?
- Так то совсем другое дело…
- Ты меня понял. Возьми сейчас все тома контрольно-наблюдательных дел по двум предыдущим убийствам, изучи, составь обзорную справку. На месте соберёшь все копии из материалов уголовного дела, из ОРД «Преступление», что местные опера нарыли, добавишь к имеющемуся КНД по третьему эпизоду, там практически ничего нет. А когда вернётся Задорожный, я его возьму за жопу и отведу в канцелярию. Там этих спецблокнотов, как грибов после дождичка. Всем начальникам отделов разобраться с подчинёнными и подать заявки, у кого, там что позаканчивалось. Журналы внутренней описи, эти самые блокноты, бланки «постанов», обложки к делам и всё прочее.
- А сейчас можно пойти получить?
- Терещенко, я, по-моему, ясно выразился. Начальникам отделов составить заявки. Нечего бегать по одному. Да и не даст вам этого никто, не колбаса, поди. Вопросы есть? Как всегда молчим. Значит, вопросы будут у меня. Имущественный, транспортный и оперативно-поисковый слушаем на следующей неделе. Хвосты подтянуть. В районы прокатиться, изучить оперативную обстановку изнутри, нечего тут одни места отогревать. Если узнаю хоть от одного из начальников районных розысков, что вы у них по телефону информацию берёте, я вам в эти самые места таких гвоздей набью, что вы у меня потом долго не присядете! Лично все сведения перепроверять буду, а потом затребую ОРД на ознакомление. Ваших резолюций там не увижу, так и знайте – загоню на сто первый километр, простыми операми. Отвыкли вы от земли, разленились. Наверное, никто уже персональных вербовок давно не проводил, или материалов на «Защиту» сам себе не добывал. Ждёте, что поднесут вам их, как хлеб-соль. И в заключение, на счёт этих самых хлеба с солью. Если только я узнаю, что вы там с местными водку жрёте, или картошечку к морковочкой, через райотдел себе сгоношить пытаетесь, тому тогда прямая дорога – в самое светлое завтра, в народное хозяйство, то-бишь, на «гражданку». Со статьёй шесть – шесть*, вместо выходного пособия. Товарищи офицеры!
- Товарышы охфыцэры! - Продублировал команду Вася Колесниченко и весь коллектив Управления, количеством в сорок пять стволов, мгновенно поднялся, расступаясь, чтобы освободить Рябцеву дорогу к выходу из кабинета. За начальником тут же увязался «шнырь» - некто Щукин, в прошлом – ревностный блюститель немеркнущих идей коммунизма в качестве секретаря комсомольской ячейки, а ныне – обладатель единственной, счастливой должности в штате областного уголовного розыска, позволяющей её обладателю абсолютно ни черта не делать, напустив на себя выражение смертельно измотанного службой бойца невидимого фронта: Щукин готовил начальнику доклады и отчёты, заполняя промежутки еженедельным сбором сведений о росте-убыли преступности на подконтрольной территории. Рябцев досадливо отмахнулся, бросив семенящему за ним Щукину дежурное: «Потом занесёшь», принимая приветствия от представителей районных органов, вытянувшихся «во фрунт» при его появлении. «Шмоточники», как именовались на специфическом сленге управления, сотрудники отдела по борьбе с квартирными кражами, а так же приравненные к ним «трактористы», в миру – несгибаемые борцы с таким уродливым явлением повседневности, как кражи и разукомплектования механических, транспортных средств, перевели дух. Начальник «транспортного», Петраков, ни к кому конкретно не обращаясь, заметил:
- Так вот и живём. Не отодрали сегодня – завтра отдерут. Мало, что ли поводов? «Картошечка-морковочка»! Да на наши зарплаты и сдохнуть не получится, не то, что жить. Как тут не попросить о помощи подшефную организацию? Ладно, в месяце – четыре недели. Если будут драть через одну, то это, в аккурат – два раза на месяц. До дембеля -… Петраков воздел красноватые глаза к потолку, долго и сосредоточенно что-то выискивая на нём, шевеля плоскими губами, словно налим, выброшенный на берег приливной волной - одиннадцать месяцев… Так, одиннадцать на два – это ж, как говорил Райкин – сумасшедшие деньги…
- Двадцать два, Прокопьевич – нетерпеливо подсказал Терещенко.
- Не мешай ветерану, ты Полесский Чингачгук! Один у два… Два… Один на два… Ёксель-моксель! Двадцать раз ещё меня раком должны поставить! Ну, два на сдачу – не считается. Там отпуск – шестьдесят суток, да если ещё в госпиталь запрыгнуть, на месяцок-другой…
- А если каждый понедельник терпеть придётся?
- Эхма, житьишко… Как ни считай, а легче от этого не становится. Так, мои все – за мной. Чапай думу, сейчас думать будет. Внутреннее совещание проведём.
Управление, гудя, расходилось. Старик медленно брёл по коридору, в сторону кабинета, который он делил ещё с десятком сотрудников. Кабинет, некогда бывший своим, по праву молодости, теперь занимал Рябцев. Пятнадцать лет прошло с того, неожиданно, до мельчайших подробностей запомнившегося момента, когда старик покинул его, безразлично наблюдая с порога приёмной, как два молодцеватых сержанта из комендантского взвода, выкручивали два шурупа, плотно прижимавших к высоченной двери табличку, с надписью под верхним срезом: «каб. № 70». И ниже: «Управление Уголовного Розыска». А под ним: «Ротмистров Ян Владимирович», начальник Управления. «Зачем для такой ничтожной задачи целых два сержанта»? - подумалось тогда ему – «здесь и одного бы хватило»! Табличка с громким стуком упала на пол, отколов один угол, на что комендантские лишь пожали плечами, слезая со стульев с таким видом, будто бы они выполнили наиважнейшую задачу, без которой функционирование такого органа, как областной милицейский аппарат было бы просто невозможно.
Воплощение, или, как он сам иногда, иронично называл этот процесс – внедрение в гражданскую жизнь, оказалось неожиданно безболезненным. Очевидно, всё его прошлое, испещрённое
многочисленными следами коллизий, испытаний и лишений, рассечённое багровым, шириною в
реку, рубцом войны, дало ему достаточно оснований полагать, что ко всему на свете можно притерпеться и со всем обвыкнуться. Серо и однообразно потекли никому не нужные годы, исполненные работой ради того, чтобы куда-то подевать неожиданно свалившуюся на него уйму времени, домино по вечерам, чтобы находиться, как и привык, в эпицентре бытия, хотя и сузившегося до пределов своего двора; поездок на дачу, куда они с ныне ушедшей супругой,
*Дискредитация звания офицера. Ст. 66 Положения о прохождении службы начальствующим составом ОВД
выезжали исключительно ради перемены атмосферы, будучи уже не в состоянии долго
ковыряться в земле. Из мира вещей, приносивших ему воспоминания о недалёком прошлом, был лишь изрядно пожелтевший, обрезанный по контурам бумажный лист, вынутый из плексигласа его дверной таблички и заботливо спрятанный на дно старого фотоальбома, обёрнутого зеленоватым панбархатом, во многих местах траченным молью. Окончание полувековой службы стало ознаменованием окончания целой эпохи его жизни, где всё было наполнено совершенно другим содержанием и смыслом, составлявшим, собственно эту самую жизнь. Перебирая в руках надтреснутые, стилизованные под почтовую марку фотографии, с которых молодцевато глядел курсант пехотной школы, лейтенант с «кубарями» в петлицах, долгими, лишёнными сна ночами, неизменно сопровождавшими старость, он вспоминал события сорокалетней давности так, как будто всё происходило не ранее, чем два-три дня назад. Так бы и ползли далее его дни, словно телега по окраине родного, сибирского городка, который жил лишь в его памяти, если бы не Рябцев, талантливый, пожалуй, самый талантливый из его бывших подчинённых, вытащивший его из начинавшего становиться привычным болота той полужизни, к которой ветеран, уже достигший почтенного возраста, начал было приноравливаться. Процедура возвращения была на редкость простой и незатейливой. Ожидая рутины привычных проверок на судимость, на связь с преступным миром, именуемой в среде обитания проверкой по оперучёту, слежки, организуемой с целью эти самые связи у кандидата выявить и задокументировать, и с каким-то особенным, мистическим ужасом – военно-врачебной комиссии, либо же, её отдалённого подобия, старик вовсе утратил покой и аппетит, сведя все темы для разговоров в одну вожделенно-наболевшую: возвращение на службу. Жена укоряла, и однажды обвинила его в том, что мол, дедушка наш впал в детство, заставив ветерана изумиться, ибо подобных вещей из уст своей супруги он не слыхал никогда. С досады плюнув на тщательно вымытый пол своей прихожей, Ян Владимирович, дымя «Столичными», удалился во двор, где уже все давно знали о главной теме, которую только и придётся обсуждать, но отнеслись к ней совершенно по-иному, не укоряя старика и даже, как-то по своему радуясь тому обстоятельству, что де молодые, мол, без нас и до ветру сходить не в состоянии. Значит, нужны, значит – ещё повоюем.
Явившись ни свет, ни заря по знакомому до боли адресу, старик долго «нарезал» круги вокруг прямоугольной громады, расположившейся на четырёх улицах, радостно отмечая каждое, вновь осветившееся окно, мгновенно фиксируя редких посетителей, по осанке определяя «своих»; затем, ближе к началу рабочего дня – их всё нарастающий поток. И, наконец, не выдержав пытки временем, он, кряхтя от натуги, налёг на входную дверь Управления по работе с личным составом, уходящую ввысь метра на три, с невероятным трудом преодолел сопротивление мощного, пневматического цилиндра, коих пятнадцать лет тому не было и в помине. Тыча под нос молоденького постового своё истрёпанное пенсионное удостоверение, Ян Владимирович, со стариковской назойливостью, требовал у младшего сержанта пропустить его в розыск, но, услыхав, что Борис Петрович выехал «на труп», сник и не без максимального напряжения всех своих немощей, преодолев заградительную линию входной двери, отправился не солоно хлебавши, и расстроившись до невероятных пределов. Долго ждать себя Рябцев не заставил. Прислал за ним свою машину, и через час, Ян Владимирович, подслеповато щурясь, кропал в Управлении кадров, как он привык его именовать, игнорируя нововведения, заявление о приёме на работу. Именно на работу, так как служба для него закончилась раз и навсегда. Отдав инспектору фотографию на удостоверение, старик через час получил его, подивившись скорости, с которой оное было изготовлено и долго, с изумлением рассматривал небольшой, закатанный в пластик прямоугольник, гласивший, что податель сего Ротмистров Ян Владимирович является оперуполномоченным УУР областного Главка, естественно, без указания звания. Этот недостаток компенсировался фотографией, с которой на свет Божий взирал моложавый полковник в форменном мундире, бывшем в употреблении ещё, вероятно, до Всемирного потопа. Личный штамп, ключ, кабинет, сейф, его старое кресло, заботливо внесённое кем-то из сотрудников и установленное за широкий, словно футбольное поле, полированный стол из чистого дерева, стол, подобный которому ныне не сыскать больше нигде. Привычная атмосфера воцарилась вновь. В течение двух часов Ротмистров занял место, претендент на которое, буде он молодым человеком, должен был терпеливо, в несколько месяцев, пройти все круги должностного чистилища, именуемого порядком приёма лиц на службу в органы и подразделения МВД, на аттестованные должности начальствующего состава. Всё прошло настолько буднично и скучно, что старик, невольно испытал некоторую досаду, припоминая старые порядки, при которых даже дворник из числа штатских, убирающий прилегающую к районному отделению территорию, в какой-нибудь беспросветной глуши, не допускался до работы без биографий его, а так же представителей его рода до седьмого колена, вывернутых на изнанку дотошными инспекторами из политотдела. Медицинской комиссии, которая не допустила бы старика до службы, как минимум по десяти пунктам, проходить не пришлось вовсе. Очередной раз, убедившись в истинности собственного предположения о том, что всё в этом мире перевернулось вверх дном и провалилось к чёртовой матери, Ян Владимирович исправно принялся за ознакомление с нераскрытыми убийствами прошлых лет. С удивлением, местами перераставшим в панический ужас, он отмечал, что среди наблюдательных производств, извлечённых с помощью Терещенко из неподъёмного, стального гиганта, помнившего, вероятно, ещё жандармских вахмистров с залихватски закрученными усами, попадаются дела пятнадцати, а то и двадцатилетней давности, в разное время, именуемые по-разному: от уголовно-розыскных, до оперативно-поисковых. Нераскрытые убийства из прошлого, должные уже давно кануть в Лету, по причине истечения сроков давности по этим преступлениям, в связи с чем, давно прекращены и породившие их, уголовные дела, чередовались с делами относительно свеженькими, теми, срок которых подваливал под десятку и в районе того. Не привыкший к полумерам и царящей повсеместно махровой некомпетентности, старик неимоверно долго, время от времени, собирая по углам кабинета своё внимание, не могущее теперь сосредотачиваться на чём-либо более трёх минут, старательно вникал в суть этих дел, тщательно сдерживая всё возрастающее изумление: По многим из них работа не велась уже несколько лет. «Боже мой!... Неужели это Борька их так распустил? Да он сам за них всё сделать старается! Ну ничего, я ему глаза-то приоткрою. После войны, за такую работу, подведя итоги – под трибунал сразу же отдавали, а там, в лучшем из лучших случаев, таких работничков пёрли из партии да из органов, а после того и сторожем в колхоз не возьмут! Боже мой… Боже мой»! Не сразу приходя в себя, он долго ещё качал совершенно седой головой, бормоча что-то, к великому неудовольствию соседей по кабинету, которым это стариковское ворчание мешало, вынуждая отвлекаться, невольно вслушиваясь в его смысл. И вновь придя к неутешительному выводу, что всё в этом мире перевернулось вверх тормашками, старик лишний раз убедился, что тенденции к негативным переменам чрезвычайно прижились и в среде, составляющей его внутреннюю сущность и что здесь они проявили себя в полной мере, разрушив и исковеркав незыблемые до недавнего времени принципы самоотверженного служения и моральной чистоты. Всеобщий пофигизм, ранее не мыслимый, царил в Системе, ставя под сомнение всё то, на чём должны зиждиться основополагающие концепции её существования, вынув из дерьма, облизав и выкатив на первое место совершенно новые ценности – очковтирательство, возникшее вследствие неуёмной погони за показателями, стремление к личной наживе любой ценой и наплевательское отношение к самой службе, если таковая не способствует материальному обогащению. Старик вспомнил свой давний разговор с Рябцевым, когда, не успев ещё толком оправиться от новых впечатлений, он трясущимися руками, отворил начальственную дверь, и с размаху вывалил полный ушат грязи, нарытой в процессе изучения материалов по прошлым годам на голову своего бывшего, более прочих опекаемого в своё время подопечного. Рябцев ничуть не удивился, напротив, он терпеливо выслушал сбивчивую, местами переходящую на заикания речь Яна Владимировича, в которой чаще, чем за все прошлые года его жизни, звучало непривычное: «…б же вашу мать, до чего же вы так доработаетесь?!» и «Да вас всех с такой работой скоро разгонят к х…ям собачим!» Далее – в том же духе. Нынешний начальник областного угро не зря считался самым талантливым из прочих – Ян Владимирович, за свой полувековой сыскной опыт в людях разбираться, как-никак, научился. Выждав, пока старик окончательно смолк, обессилено уставившись в дальний угол кабинета, Рябцев выдержал театральную паузу и тихим, поникшим голосом начал тогда: «Ян Владимирович! Мне не с кем работать. Да и работать стало гораздо сложнее. Могли бы Вы себе представить лет, хотя бы с десяток тому назад, что бандит может дать судье денег, а тот их возьмёт?» «Да этого судью назавтра с тем же бандитом к одной стене приставили бы!» – вновь возбуждаясь, выкрикнул Ротмистров. «Вот-вот. А чтобы «терпила» в отказ пошёл? Ну, в определённых случаях, ему вообще всё до известного места, но я сейчас не об убийствах, а о прочем… А чтобы свидетель или очевидец от показаний отказывался? И хрен ты его сто семьдесят восьмой* запугаешь, плевать он на неё хотел, ты ещё докажи ему отказ, или дачу заведомо ложных показаний. За весь прошлый год таких дел всего два возбудили, и ни одно из них не имело судебной перспективы уже на стадии возбуждения. «Я, говорит, боюсь, они меня, где хошь отыщут, а вы мне даже охрану дать не в состоянии!» Борьба с преступностью, из всеобщей обязанности стала частным промыслом группы людей и их отношение к данному предмету прямо пропорционально денежному вознаграждению, предлагаемому государством за их труд. Ян Владимирович, я даже своими подчинёнными толком не могу толком управлять! Разношу, ору, а у них у всех – фига в кармане. Ранее, изгнание из аппарата Управления на землю считалось страшной карой, а теперь Олимп по собственной значимости сравнялся с кучей коровьего навоза! Да они сами в район идти горазды, там ведь деньги водятся, на земле-то. К кухне поближе. А здесь только п…ы можно в большом количестве от руководства огрести. Люди
Ст. 178 УК – дача заведомо ложных показаний свидетелем.
работать не желают. Мы им ни с жильём, ни с чем другим помочь не в состоянии. Единственный метод воздействия – выговор, строгий выговор, неполное служебное, или пинок под зад. Скоро тридцать лет, как я тащу этот воз, и на этот раз, кажется, готов сойти с дистанции. Я устал и хочу на дембель.» Старик был поражён, словно громом. Выйдя из кабинета руководства, он, часто моргая, остановился посреди коридора, и закурил, к вящему неудовольствию проходившего мимо начальника финансово-экономического управления, полковника Максимова. В первый миг, почти поддавшись инстинктивному движению души, Ян Владимирович намеревался вернуться в свой кабинет, усесться за своё лакированное «футбольное поле», обильно отражающее солнечные блики, настрочить рапорт (именно рапорт, а не заявление, к которым старик никогда не привыкнет) об увольнении из «клоповника», в который, по его определению превратился областной сыск и даже сделал несколько решительных шагов в нужном направлении, но передумал. «Чёрт с ними, со всеми! Как-нибудь притерплюсь. Главное – любимое дело. А Борьку нужно накрутить. Что это за пораженческие настроения?! Кто же работать-то будет, мать вашу-перемать! Сопляки – выпускники «Дзержинки?» Да они от вида крови в обморок упасть горазды! И учить их будет не кому, если такие, как Борис поуходят!» Медленно приходя в себя, Ян Владимирович тронулся с места, направляясь к кабинету, в котором располагался «убойный», оставляя за собой дымный шлейф, словно падающий с раскалённых небес, вражеский «Юнкерс». На каждом шагу и в любом деле, он видел следы разрушения и тлена. Однако привычка к труду с полной отдачей всех своих сил всё же взяла верх над возникшими, было сомнениями в целесообразности такового в данный исторический момент, и старик вновь погрузился в привычный мир чужой крови, боли и страданий, распутывая дьявольские хитросплетения злой воли и выводя из мрака на свет Божий причины и мотивы, лежащие в основе каждой из смертей, выстраивающихся в нескончаемую череду. Тот разговор с нынешним начальником УУР, некогда, самым достойным кандидатом на данную должность из числа прочих своих подчинённых, старик не забыл и долгими ночами возвращался к нему, досадуя и пеняя себе за то, что не нашёл в тот момент нужных слов для поддержки смертельно измотанного, грузного, пятидесятитрёхлетнего мужика, с чёрными кругами под воспалёнными глазами, беспомощного в момент неожиданной слабости, и позорно ретировался, намереваясь послать к чертям собачьим и его и общее дело, которому было отдано всё без остатка. Работа затягивала. Рябцев, отличаясь сильной волей и необыкновенной выдержкой, видимо, взял себя в руки и вновь стал таким, каким он всегда выглядел в глазах окружающих – властным, жёстким, всезнающим, человеком, чьи мысли и действия на несколько шагов опережали мысли и действия своих подчинённых, в общем – настоящим руководителем того ранга и масштаба, каковой обязывал его проявлять все перечисленные качества. Готовясь к предстоящей поездке, ветеран перелистывал пухлые, словно старообрядческие заветы, тома контрольно-наблюдательных дел по двум предыдущим убийствам, подрагивающей рукою делая в истрёпанном блокноте какие-то свои, невразумительные для постороннего ока пометки. На панорамном снимке места происшествия из третьего КНД, Ян Владимирович внезапно задержал свой взгляд. Упирающийся в низкое небо, тёмный гребень лесополосы простирался в обе стороны, выходя за кадр. От отметки, с которой производилась съёмка, до точки географической привязки к месту происшествия, вела относительно ровная, лесная тропа, в стороне от которой, бледным, контрастирующим с окружающим пейзажем пятном в окружении простёртых в диагональной проекции ветвей молодого сосняка, различалось тело потерпевшей. Лес, словно чужеродная, неведомым образом оказавшаяся в кадре деталь, таил в себе ключ к страшной тайне, тщательно сокрытой от всякого, кто волею судьбы был причастен к работе по раскрытию этих убийств. Ветеран внимательно вгляделся в пространство между древесных стволов и тот час же вздрогнул от неожиданности: он ощутил на себе чей-то безжалостный, выжигающий душу взгляд, словно бы в лишённом красок, чёрно-белом мировосприятии широкофокусного объектива МТО-500 отобразились глубоко посаженные, налитые звериной злобой глаза невидимого врага. Ощущение длилось какую-то долю секунды и Ян Владимирович, в силу воспитания и некоторых черт характера, никогда ранее не испытывавший склонности к суевериям, либо набожности, ощутил необъяснимую дрожь в руках. Старика пронял озноб, несмотря на властвовавшую в кабинете с высокими потолками, летнюю жару. Он захлопнул том КНД, откровенно трясущимися руками нашаривая в кармане изношенного, но чистого и отглаженного пиджака пачку «Столичных». Окутавшись горьким дымом, Ян Владимирович бессильно откинулся на короткую спинку старого кресла, тщетно пытаясь разобраться в сущности происходящего, однако, ужас, овладевший им в кратчайший из мигов, не походил ни на одно, подобное ощущение, испытываемое ранее, в течение всей его, богатой событиями жизни. Он вспомнил вдребезги разбитую гусеницами и колёсами рокаду, пролегающую за линией фронта, с вражеской стороны и зарывшуюся в глубокие сугробы разведгруппу, облачённую в зимний камуфляж «снег», поверх обмундирования. Маскируя пар, выделяемый при дыхании, лица бойцов закрывали маски, снабжённые широкими прорезями для глаз. Рокот нарастал. Из-за поворота, крадучись по-звериному, показался бронетранспортёр боевого охранения, отмеченный по борту эмблемой дивизии СС «Норд», с полубашни которого, раструбом, походящим на лейку, окружающее пространство ощупывал вражеский MG-34s, готовый разразиться свинцовым ураганом в случае малейшей опасности. Обтянутые белыми, матерчатыми чехлами шлемы пехоты колыхались, повторяя контуры промёрзшей дороги. Молодой офицер вдавил в плечо обёрнутый для маскировки несколькими слоями грязно-белого бинта приклад пистолета-пулемёта ППС, тщательно выискивая цель. Сигналом к атаке должна была послужить его первая очередь, чертящая смертоносный пунктир по ненавистным, белым шлемам врага, пришедшего в промёрзшие, чухонские болота за жизнями его близких и его жизнью тоже. Личные эмоции отступали на второй план: в стальном, крупповском нутре механического монстра, взрёвывшего от натуги моторами «Майбах», в относительной безопасности, пребывал штабной офицер, нервно прихлопывавший время от времени по притороченному к ремню планшету, в котором и содержалось то, что вызывало болезненный интерес, как дивизионного командования, так и штаб Ленинградского фронта. Ротмистров пошире развёл в стороны ноги, обеспечивая минимальное отклонение ствола от выстроенной траектории огня, совместив мушку с целиком, на долю мгновения удержал в прицельной зоне незащищённый участок шеи под одной из вражеских касок, маячивших вдоль левого борта, и плавно вдавил спуск. Сухо прокашлявший ППС слегка взметнулся, каска исчезла. Неимоверной силы грохот, обрушился на схлестнувшихся в смертельном противостоянии людей, бронетранспортёр и следовавший за ним грузовой «Опель» с полувзводом поддержки, вздрогнули, сотрясаемые огненными солнцами, выросшими из-под земли, и встали, словно натолкнувшись на препятствие. Чёрный дым окутал обе машины, скрывая от разведчиков истошно вопящие, белые фигуры, палящие по сторонам без разбору, от груди, собачий лай их МР-40 в союзе с уходящим к низкому, свинцовому небу предсмертным хрипом, звучал, перемежаемый с обречённым: «Den plötzlichen Angriff! Den plötzlichen Angriff! Sind von zwei seiten angegriffen! Wir fordern die Hilfe!!!»* Ротмистров, резким перекатом сменил огневую позицию, вновь лихорадочно взметнув коротко прошипевший от прикосновения к снегу, ствол в сторону целей, скрытых от смертоносного огня разведгруппы непроницаемыми клубами дыма. В то же, длящееся нескончаемо долго, мгновение, он расширенными от ужаса глазами увидел, как сквозь рваные дымовые клочья, относимые прочь порывами яростного ветра января, чёрный зрачок пулемётного дула, возвышающегося над объятым пламенем бронетранспортёром, качнувшись ушёл в его сторону. Он попытался откатиться в находившуюся за спиной лощину, но кто-то невидимый напрочь лишил его способности передвигаться. Сквозь узкую прорезь башенной бойницы, молодой офицер, в растянувшееся на всю жизнь мгновение различил зафиксированный на открывшейся цели, страшный в своём спокойствии взгляд стрелка, очевидно, вполне осознающего уже тщету всего земного, что в мгновение ока перестало манить его туда, к себе, прочь из огненно-ледяного ада войны. Это был отрешённо-бесстрастный взгляд успевшего проститься с жизнью солдата, с абсолютным, внезапно снизошедшим с низкого неба спокойствием, уходящего в небытие, увлекая за собой врага, слившегося с ним в смертельном объятии. Дальнейшее, Ротмистров помнил эпизодически. Запах смешавшейся с кровью хвои, шедший откуда-то снизу, надсадное дыхание и громкий, несмотря на глушащий его снег, топот людей, бегущих изо всех сил, яростные вспышки боли от толчков скрытых под снегом кочек и поваленных стволов, мгновенно окунавшие его в тёмную бездну беспамятства, а когда он вновь обретал сознание, он видел над собой бесконечно далёкое зимнее небо, игравшее тёмно-серыми, наполненными снегом, облаками. Не разумом, а глубоко затаённым инстинктом раненного зверя, офицер осознал, что его тащат по снегу на самодельных, изготовленных из еловых лап, носилках, так называемой «волокуше». Кровь была повсюду. Повалил снег, его хлопья вдруг сделались багрово-красными и били в лицо, словно огромных размеров кулаки того фельдфебеля, с пронзённым ножом разведчика, сердцем, вопреки ожиданию, никак не хотевшим расставаться с жизнью, врагом из чужого окопа, столкнувшимся с ними лицом к лицу, однажды, при переходе линии фронта. Затем чёрная мгла надвинулась вновь, сколько Ротмистров находился в беспамятстве, никто не мог сказать наверняка. Отчаянно рвущемуся к свету, запомнились лишь огни операционной, руки пожилой сиделки, покрытые сплетениями вен и тишина госпитальной палаты в глубоком тылу, тишина, слегка разбавляемая шорохом сосен по ту сторону уходящих в бесконечность окон с неожиданной мухой, с размаху налетающей на невидимую преграду оконного стекла. Затем – награждение и ошарашившее старшего лейтенанта, новое назначение – после краткосрочных курсов школы ГБ, Ян Владимирович Ротмистров откомандировывался для дальнейшего прохождения службы в органы военной
Внезапное нападение! Огонь с двух сторон! Требуем помощи!

контрразведки СМЕРШ своего фронта, родство с которым стало теперь кровным.
Вернувшись к действительности, старик ткнул окурком в переполненную пепельницу и сопоставил свои ощущения с давным-давно пережитым страхом: разница была колоссальной. Там, в бесконечно далёком сорок третьем, он находился на линии огня реального, из плоти и крови, врага, видимого, изученного, и самое главное – так же, как и он, смертного. Все эти годы, Ян Владимирович гнал от себя одно воспоминание, намертво запечатлевшее кратчайший момент происходившего и с нереальной чёткостью возвращавшееся к нему в коротких, предутренних снах: гигантская, чёрная дыра дульного среза «эмгэшки», поглотившая всё, бойцов группы, укрытые снегом ветви деревьев, полыхающие, словно в аду, вражеские машины, предсмертные крики, дыра, из самой сущности которой, в следующий миг должен был вырваться раскалённый рой свинцовых, смертоносных ос. Внезапно его оставил страх и Ян Владимирович услыхал странный, слегка приглушаемый маской, но довольно отчётливый шёпот, долетающий откуда-то сбоку, хотя он абсолютно точно знал, что эти слова произносят его собственные уста: «Господи, прими душу мою и прости мне прегрешения мои…» В данном деле он почувствовал присутствие каких-то необъяснимых сил, с чьими проявлениями старик доселе не сталкивался и что самое неожиданное – сам себе не мог объяснить причину внезапно возникшего, панического страха перед совершенно не изведанным, невидимым и неосязаемым врагом.
- Чёрт знает, что такое! – по-старчески ворчливо заявил он самому себе. «В госпиталь, что ли показаться со своими нервами?» - продолжал ветеран про себя «Да что там они мне скажут, молодёжь беспутная. Старый стал, от того и нервы! Ну ничего, завтра к делу, там все эти сантименты сами собой пройдут. С утра – в Бородинск, плащ не забыть бы, утра нынче стали холодными». Ян Владимирович вновь раскрыл один из томов КНД и принялся дотошно вычитывать показания многочисленных свидетелей, отличающиеся унылым однообразием, время от времени, излагая в своём стареньком блокноте заметки и соображения, подменяющие собой планы основных и дополнительных оперативно-розыскных мероприятий, подшитые к делам. В отличие от аттестованных сотрудников уголовного розыска, обязанных неукоснительно придерживаться данных планов, ветеран имел полное право проявлять творческую инициативу, что иной раз сказывалось на результатах работы самым позитивным образом. Пустой по причине массового выезда сотрудников «убойного» по командировкам, служебный кабинет вбирал в себя отзвуки жизни Большого города, жизни, не прекращающейся ни на секунду, несмотря на трагедии, боль и страдания, следующие параллельно ей, не останавливаясь и не давая передышки. Терещенко ушёл в следственное управление. Старик с головой погрузился в дело. Дело, составляющее смысл его существования, концентрированное выражение его собственного бытия.
 

Скиф

Активный участник
Сообщения
2.135
Адрес
Россия
Сильно. Видно руку мастера. Удивлен, что камрады до сих пор не оставили комментов.
 

Мыкола

Активный участник
Сообщения
528
Адрес
Даугавпилс

Скиф

Активный участник
Сообщения
2.135
Адрес
Россия
Мыкола написал(а):
Я и не такое осиливал. "Война и мир", например.

Так ее все должны были осиливать, в школьной программе было. :) Сейчас, правда, не знаю осталась или нет.

Мыкола написал(а):
Вот именно, сплошные мысли и переживания.

Так это же детектив, а не боевик. Может дальше и экшн будет.
 

Тополь-М

Активный участник
Сообщения
2.018
Так ее все должны были осиливать, в школьной программе было. Smile Сейчас, правда, не знаю осталась или нет.
2года назад ышо было.

Повесть чуть ппозже осилю.
LAAZ rocket, а ты бы не мог его ентером разбить чтоб текст не цельномонолитный был?
 

Мыкола

Активный участник
Сообщения
528
Адрес
Даугавпилс
Скиф написал(а):
Так ее все должны были осиливать, в школьной программе было.
Осиливали-то все, но кто-то в оригинале, а кто-то по краткому содержанию.

Скиф написал(а):
Так это же детектив, а не боевик. Может дальше и экшн будет.
Такое начало может весь интерес сразу убить.
 

LAAZ rocket

Активный участник
Сообщения
191
Адрес
Киев
Спасибо, братья за Ваши оценки. Это не экшн. В моей манере написания с избытком прослеживается увлечение постмодернизмом в молодые годы. Мою манеру изложения формировали Габриэль Гарси Маркс, Салман Рушди, Анатоль Франс и пр. Что читается тяжеловато - знаю, да иначе не получается, не выразить той бури эмоций, которую переживаю со своими героями. Тем более - сам в этом котле выварился до прошивки на погонах.
 
A

Anonymous

Guest
Удалено. Нарушение пункта 2.4 Правил Форума.

anderman
 
Сверху