«Когда-то давно, очень давно»… В общем, происходило это в те благословенные времена, когда седая древность ещё была брюнеткой, когда динозавры и вся цивилизованная фауна завидовали свободолюбию и стойкости древних незалежников, и когда свиньи, завидя свидомых звероловов, в знак уважения добровольно сбрасывали с себя сало… Короче – было это тогда,
«когда первобытные люди Украины не знали земледелия», но уже уверенно не доверяли власти. Тут сразу становится интересно: а если бы они были не из Украины, а из Руси, их бы называли "первобытные русы"? Или, быть может, "первобытные белорусы"? Хотя нет – тогда бы они точно знали земледелие, потому что у белорусов без картошки никуда!
Итак, в ту далёкую пору жизнь была суровой и неспокойной, и, как гласит хроника быта,
«более сильные члены семьи отправлялись на охоту». Однако этот момент, конечно же, стоит уточнить: отправлялись – вовсе не значит, что доходили. Путь был полон опасностей, и многие так и остались «в пути», органично вписавшись в палеодиету какого-нибудь зубастого соседа по экосистеме. Тем временем, оставшиеся дома
«члены» тоже не сидели сложа руки:
«более слабые шли собирать растительные продукты». Проще говоря, женщины и дети отправлялись на поиски того, что не убежало от более сильных охотников, или, попросту, – что плохо лежит. И тут нас поражает разнообразие доступного рациона:
«листья, стебли, целые растения»… Да-да, не отдельные части, а именно
«целые растения». Взяли репей – и в мешок, вместе с корнями, с тлёй, со всем полагающимся содержимым. Никаких отходов – всё шло в дело. Уровень экологичности в те времена просто зашкаливал: ни грамма в утиль.
И вот, среди этой ботанической вакханалии, когда в мешки шло буквально всё – от мамонтятины до тли, внезапно выясняется, что
«сохранился сбор листьев одного растения». Видимо, всё остальное успели съесть, закопать или забыть в холодных мешках пещеры, а вот это одно-единственное растение выстояло. Причём не просто выстояло, а, судя по формулировке, гордо сохранилось. Другие, выходит, оказались слабаками, а этот – настоящий закалённый в палеозое фитобоец. И тут, внимание:
«этим растением является щавель». Вот это, между прочим, уже серьёзное заявление. Из всей доисторической флоры, со всеми её травами, кустарниками и странными зелёными объектами, в финал вышел... щавель. Или, как его ласково именуют,
«квасок». Название, надо сказать, говорит само за себя: съел два-три листика и физиономия непроизвольно сквашивается (ну или скашивается).
Так что, уважаемые современные граждане! Когда вы с важным видом шагаете по супермаркету и проходите мимо скромного пучка щавеля, имейте в виду: это не просто трава. Это – культурное наследие. Это – гордость первобытной незалежной кухни. Это – символ того, что даже без западной помощи, без земледелия, без кухни и без рецептов, но с жёсткой иерархией в семье и верой в квасок, можно было выжить. Главное – не перепутать слабого с сильным, свидомого – со ждуном, а щавель – с лопухом.
Листья щавеля, как утверждает источник,
«потребляли когда-то свежими, сырыми». Тут сам собой возникает вопрос: а как ещё, простите, можно потреблять свежие листья — разве что запечёнными в шоколаде? И почему именно
«потребляли»? Такое впечатление, будто в современной мове больше не осталось глаголов. Звучит ведь не как описание кулинарного опыта, а как выдержка из отчёта аудитора: «В первом квартале пещерные бюджеты потребили 13 тонн щавеля в сыром виде». Причём «потребляли» — это вам не «ели», не «жевали», не «уплетали»; это уже уровень эмоционального отстранения, почти деловая процедура.
А теперь – внимание:
«уже значительно позже их стали варить». Это же просто замечательно! То есть между первым пожёванным листом и первым щавелевым кипением прошли эпохи, сменились ледники, незалежниками была приручена лошадь, изобретены колесо, письмо и шнурки, но щавель всё это время оставался невинно сырым. Он ждал, терпел, вздыхал: «Ну, может, сегодня всё-таки сварят?» И, наконец, дождался – наступила эпоха кулинарной отваги, когда человечество решилось сделать с щавелем нечто большее, чем просто жевать его на бегу. Как утверждает источник,
«поначалу, видимо, щавель варили вместе с разной другой зеленью». Тут невольно возникает уточняющий вопрос: «видимо» – это на основе чего? Археологи нашли древнюю кастрюлю с загадочной зелёной массой и, поводя руками над ней, сказали: «Щавель, наверное, был. Мы так чувствуем»? Но на этом научная конкретика не заканчивается, а, наоборот, вступает в фазу салатного триллера. Следующее заявление звучит ещё загадочнее:
«может с мясом, может с зерном, с кашей». Это, безусловно, вершина селюковой определённости – формулировка «может с тем, может с этим» как будто специально придумана, чтобы сказать всё и одновременно ничего. Вроде бы и варили щавель, но с чем именно – полная тайна.
Нет ясности и в том, когда именно щавель начали варить
«само, без примесей другой зелени». Признаюсь, я впервые в жизни встречаю оборот «варить само». Обычно у нас варят «себе», «детям», «мужу», а тут – варят «само». Не иначе как речь идёт о каком-то просветлённом, автономном щавеле, который сам запрыгивает в котелок, варится под восточную музыку и медитирует в позе лотоса. Примерно так, если судить по тексту, и появилась
«первая украинская яринова юшка – щавелевая похлёбка». С этого момента как-то сразу хочется встать и затянуть гимн, от которого мухи начинают биться в экстазе. Потому что это не просто суп, а
«яринова юшка». Как будто и не еда вовсе, а литературный персонаж с национальным самосознанием. Но и это ещё не предел. Оказывается,
«яринова юшка» – это
«настоящий, украинский, исконный, автохтонный, национальный борщ». Тут я уже окончательно запутался, потому что борщ у незалежников, насколько мне помнится, был свекольный. Иногда с фасолью, с чесноком, да, – но всё же с чётко выраженным красным оттенком. А тут – борщ зелёный. И зовётся юшкой.
Так что вот вам пища для размышлений. Щавель – он не просто листочек, сорванный на обочине первобытной тропы. Это, без преувеличения, историческая фигура. Его путь впечатляет: сначала он терпел, скромно лёжа в мешке среди прочей зелени, потом варился с кем попало – с мясом, с кашей, с чем бог пошлёт, потом –
«само», а затем и вовсе стал борщом.
По сообщению неизвестного источника,
«из разной зелени украинской земли первобытная женщина Украины выбрала…» Здесь, уважаемые читатели, прошу минуточку вашего интеллектуального внимания. Ведь речь идёт не просто о зелени, а о
«разной»! То есть не одной, не двух, а, предположительно, добрых двадцати сортов, если не больше. И вот, представьте: среди всего этого первозданного изобилия – сныть, крапива, лебеда, а может, и дерзкая молодая полынь с характером –
«первобытная женщина Украины» совершает судьбоносный выбор. Она не растерялась, не закатила глаза к небу с криком: «Что же выбрать: всё зелёное, всё полезное, всё халявное!» Нет. Эта женщина знала, чего хочет. И она –
«выбрала». Причём не просто выбрала, а, как гласит источник,
«передала вкус борща потомкам». Передала без Старлинка, без холодильника и даже без малейшего понимания, что такое борщ. Но секундочку! Давайте вдумаемся: она
«передала вкус». Именно передала. Передать кольцо – понятно. Гены – тоже логично. Но вкус?.. Это что же такое было – древний мастер-класс в шалаше? Или каменная плита с надписью: «Бери щавель, сними с головы кастрюлю и вари в ней борщ»? Или, быть может, она просто долго и настойчиво являлась всем своим потомкам в виде привидения и повторяла: «Ешьте щавелевый борщ, это традиция».
Так или иначе, но первым, кому довелось отведать это историческое блюдо, стал, как гласит предание, её муж – тот самый, который чудом вернулся живым с охоты на мамонтов. Как следует из случайно рассекреченной стенограммы той эпохальной трапезы, дело обстояло так:
– Дорогая, я раздобыл нам на ужин мясо …
– Да забудь ты про свою пресную мамонтятину. Лучше попробуй мой новый фирменный супчик.
Мужчина осторожно пробует. Его лицо кривится:
– Что это за зелёная бурда?
– Это будущее! - торжественно объявляет женщина. – Отныне ты и твои потомки будут всегда это есть.
Кто бы мог подумать, но именно с этого драматичного момента судьба незалежной кухни была предрешена. Всё, точка бифуркации пройдена – назад дороги нет. В тот самый миг на передний план вышла она – палеоженщина, которая, как вы понимаете,
«задала тон». С блеском в глазах и пучком щавеля в руках она уверенно провозгласила: «Щавель – всему голова!» Эта фраза прозвучала не просто как лозунг – она стала откровением. И публика – первобытные кулинары, шаманы с поварёшками и мамонтоводы в передниках – ахнули в восторге: «Боже, это же он! Наш лидер вкуса!» Так, почти незаметно и без лишнего пафоса, палеоженщина, эта великая гастрономическая пророчица, не просто повлияла на кухню будущего – она буквально
«продиктовала вкус». Именно тогда, по мнению ряда историков, и были заложены основы майданной диктатуры. Причём –
«на целые тысячелетия».
И вот представьте себе: идёт первобытная женщина, с корзинкой из мамонтовых жил, набитой зеленью, и говорит: «Щавель. Только щавель. Остальное – в компост». И всё! Сотни поколений потом варят борщ, смотрят в небо и чувствуют – там, где-то в веках, сидит она и одобрительно кивает: «Правильный выбор, молодцы…» И знаете, что особенно трогательно? Это ведь не просто кислый борщ. Это –
«самый любимый». Видимо, проводили соцопросы в каменном веке. Подходили к пещере: «Извините, какой борщ вы предпочитаете – с бураком или с щавелем?» А оттуда: «Щавелевый! Бурак-то ещё не изобрели…»
«Щавелевый борщ – весеннее блюдо». Здесь вроде как логично: весной всё просыпается, тянется к жизни, к теплу, к кислому. Особенно желудок – он как бы ещё не проснулся, а ты ему: «На! Получи порцию щавеля!» И он сразу в тонусе. Весна, знаете ли. Но вот дальше начинается сюжет, достойный отдельной кулинарно-орнитологической диссертации:
«Щавель растёт на лугах там, где было в древние времена множество гнёзд водяной и болотной птицы». Простите, я всё понимаю, но при чём тут гнёзда?! Мы что, сейчас ищем, почему именно яйца добавляют в щавелевый борщ, и решили, что во всём виноваты... птицы? Не просто птицы, а
«водяные и болотные», да ещё
«в древние времена». Это же гениально!
Появляется абсолютно новая школьная формулировка: «Щавелевый борщ – это кислота, разведённая географией и орнитологией». То есть логика такая: «щавель растёт → птицы жили → яйца были рядом → значит, давай всё это варить». Потрясающая последовательность! Это как если бы сказали: «Хлеб делают из муки, потому что когда-то мыши водились в амбарах, а мыши любят зёрнышки – ну вы понимаете». Причём сказано чётко:
«это повлекло за собой». Тут я в растерянности. Что именно
«повлекло»? Птицы, что ли, коллективное гастрономическое решение приняли? Типа утка подлетает к первобытной женщине и говорит: «Мадам, щавель у вас прекрасный, но как насчёт яичка сверху?» А болотный журавль уточняет: «Главное – аккуратно, без скорлупы, а то хрустит».
Но самый интригующий момент – дальше:
«составной частью щавелевого борща стали обязательно яйца». Вот тут опять чувствуется какое-то давление. Не просто «добавляли яйца», не «по вкусу», а
«стали обязательно». То есть если ты сварил борщ без яйца – ты нарушил завет предков и птиц одновременно. Контролёры из щавелевого профсоюза уже выезжают: «Что это у вас в тарелке? Щавель есть, кислота есть... А где яйцо?! Вы что, без уважения к болотной фауне?!»
И наконец, финальный аккорд этой орнитокулинарной поэмы:
«когда-то – разной птицы, теперь – преимущественно куриные». Тут мне стало по-настоящему грустно. Куда же делось то чудесное время, когда в борщ свободно добавляли
«яйца любой птицы» – от чаек до бакланов? Когда подходили к кастрюле и говорили: «А сегодня мы сварим борщ с яйцом лысухи!»
Но, увы, всё меняется. Птицы улетели, щавель остался. И мы, стоя у плиты, варим свой борщ, кладём туда скромное куриное яичко и грустно вздыхаем: «Эх, а когда-то у нас гнездилась экзотика, а яйца были по 8 гривен за десяток…»
=================================
©