1-я часть.
Открытие.
Пролог.
Июль 1938 года. Застенки НКВД.
Шестаков был зол. Вчерашнее застолье вылилось утром в сильнейшую головную боль. Кто знает, возможно, горячительные напитки были, мягко говоря, не самого высокого качества, а может всему виной было высокое давление. Вполне вероятно, что не напейся Шестаков так сильно в тот вечер, история могла бы пойти совсем другим путём. Но дело было сделано, бутылки опустошены, закуски съедены, а сам он еле скрывал предательскую дрожь рук. Всё было бы не так уж и плохо, если бы утро не было утром понедельника. А это означало только одно, ровно в 8 часов он должен быть на рабочем месте.
День предстоял на редкость неприятный, всё таки мало кто может назвать приятным 8 часов в душных и влажных подземельях известного здания на Лубянской площади. Нет нет, Шестаков не являлся узником этих подземелий, скорее даже наоборот, он был следователем, но вот только в это утро находится в застенках ему совсем не хотелось. Как бы ни окочуриться в этих казематах…
Небольшая тёмная комнатка с маленьким окошечком под потолком, забранным решёткой, и выходящим во внутренний двор здания номер 2 по улице Большая Лубянка. Серые бетонные стены, железная дверь напротив окна. Посреди комнаты небольшой деревянный стол. Рядом два стула и кривая табуретка. На обшарпанном столе помимо пепельницы , графина с водой и пары гранёных стаканов лежит толстая картонная папка. За столом трое. Двое в форме работников органов, и один в давно не стиранной, когда то белой, а теперь уже скорее серо-желтой рваной рубашке, серых же штанах без ремня и разношенных, кожаных туфлях. На первый взгляд владелец рванины выглядит обречённо. Его когда то молодое, полное энергии лицо осунулось, под впавшими глазами круги, сам человек, под стать одежде столь же грязен и неопрятен. Вот только глаза… Человека выдавали его глаза. Не было в них ни грамма обречённости, а скорее даже наоборот, в них горел негасимый огонь, возможно в другое время и в другом месте, его бы за такой взгляд назвали фанатиком. Взгляд же представителей самой известной в стране организации наоборот крайне печальный. Хотя тут всё объяснялось куда проще. Как уже говорилось выше, мало на свете нашлось бы людей, которые с радостью променяли бы солнечный июльский денёк на влажные и холодные подземелья. Можно заметить, что руки одного из комиссаров дрожат, хотя он и старается скрыть это. Тем не менее, всякий раз как он наливает из графина воду, по всей комнате разносится резкий противный звук дроби стекла об стекло. И всякий раз в этом случае коллега дрожащего, смотрит на него неодобрительным взглядом и качает головой, что-то шепча себе под нос. Вполне возможно, пожелания «здоровья» и «долгих лет жизни» своему сослуживцу.
- Упорствуем? – спросил «желающий», и впился пронзительным взглядом в рваного.
- Да нет, что вы товарищ следователь, просто я здесь уже наверное с месяц, а так и не могу понять в чём меня обвиняют. Во вредительстве? С чем оно связано? Что я делал не так? Мне кажется я всё же имею право знать! – воскликнул рваный.
- А связано оно, Сергей Павлович, с вашей работой в реактивном институте, вам ведь известен некий Клеймёнов Иван Терентьевич? Вот по его показаниям, подследственный, вам и предъявляются обвинения в…
- Да какие обвинения! Скажите конкретно! Мне надоело сидеть в этих казематах, хотите расстреливать – расстреливайте, хотите в лагерь отправить – пожалуйста, но только избавьте меня от той ерунды, что вы мне говорите из раза в раз – прокричал подследственный.
Его слова, многократно усиливаясь, прошли по комнате гулким эхом. Допрашивающий, очевидно от гнева, пошёл красными пятнами. Дрожащий непроизвольно сморщился, как от зубной боли. Правда в его случае зубная боль была не причём, виновницей изменения выражения его лица являлась головная, а если говорить простым и всем понятным языком - похмелье.
Подследственный продолжал что-то кричать, допрашивающий уже встал, чтобы оборвать его «физическим» способом, но Шелестов, а как вы уже наверное поняли – вторым следователем был именно он, не в силах больше терпеть шум, метнул до того крепко зажатый в руках гранёный стакан в голову подследственного. Увы, меткий глаз подвёл в этот день Шелестова, и вместо относительно хрупкой челюсти слишком буйного «вредителя», массивное донышко импровизированного снаряда ударилось в ни в чём не повинную серую бетонную стену в другом конце комнаты…
***
Декабрь 1939 года. Колыма. Золотой прииск Мальдяк.
Пурга за окном бревенчатого барака не утихала уже шестые сутки. Каждый день на улице мороз, снег и ветер, ветер, снег и мороз. Но это на улице, а в здании, куда набилось больше 200 человек тепло, даже жарко. Зимой на севере темень стоит почти весь день, так что на глаз трудно определить, какое в данный момент время суток. Может утро, а может и вечер... Но сейчас был определённо вечер. Ведь не поведут же заключенных спать утром, верно?
Тишина в бараке обычно нарушается лишь мерным похрапыванием двух сотен глоток, да ещё звуками ударов ветра об стены. В центре здания тихо потрескивают раскалённые почти что докрасна железные печки. Жар от них волнами распространяется по всему немаленькому помещению... Время от времени, ближе всего лежащие к печкам поднимаются с нар, берут с пола железную кочергу, и открывая с её помощью печки, забрасывают туда несколько поленьев. Затем, пошевелив прогоревшие дрова, они закрывают маленькие дверцы в печках, кладут кочергу обратно и возвращаются на своё место на нарах.
Вдруг барак огласил неожиданно громкий вскрик. Люди недовольно зашевелились, но сказав пару пожеланий в адрес кричавшего, вновь мерно захрапели.
Сергей Павлович вновь проснулся посреди ночи. Уже шестой раз за неделю. Шесть дней на улице метёт с неиссякаемой силой, и ровно шесть ночей он просыпается с криком от снившихся кошмаров. Точнее одного кошмара, но повторяющегося с завидной регулярностью каждые сутки.
Проснувшийся вытер испарину со лба, и вновь, как и пять раз до этого, попытался вспомнить, что же ему снилось. Воспоминания давались ему с трудом, приходили обрывками, никак не желали соединяться в целостную картину. Что же ему снилось? Какие то механизмы, приборы, а рядом с ними что то дрожащее, сильно похожее на живую плоть. Какие-то расплывчатые фигуры людей, чудовищные взрывы, гигантские шары, может быть планеты? И ещё что-то, что-то очень важное, но в тоже время ужасное, несущее смерть всему живому… Но как Сергей Павлович ни пытался вспомнить больше, у него не получалось.
- Понять бы что это значит – подумал он, - поначалу конечно казалось, что это просто сон, но потом… Ведь не может же один и тот же сон, в мельчайших подробностях повторяться уже шесть раз! Планеты… Точно! Он видел планеты, а сияние за ними это наверное звёзды. Осталось только вспомнить, что это были за планеты. Их было две, одна больше, другая меньше. Та что больше, кажется была красноватого оттенка, а та что меньше… Было такое ощущение, что состояла она из стекла, или льда. Сергей Павлович не особенно интересовался астрономией, но если планета красная, можно предположить, что это Марс. Марс… А вторая?
Как ни старался, Сергей Павлович Королёв, но до утра он так и не смог заснуть – не давало ему покоя его видение, именно видение, в этом будущий конструктор ракет уже не сомневался ни мгновения.
:???: ).
. может за ночь тапки накопятся... :???: 
"пришёл Ржевский и всё опошлил..."