За столом в одной из комнат клуба сидели члены и, попивая сбитень, мирно беседовали.
— А и тошнехонько же тут, а и скучнехонько же, добрые молодцы, — заметил граф Стенбок.
— Ой, ты гой еси, добрый молодец, — возразил барон Кригс. — Не тяни хоть ты нашу душеньку. Не пригоже тебе тако делати...
— О, боже ж, как тошнехонько!
В это время в комнату вошел новый националист.
— Здравствуйте, господа! Записался нынче я в ваш союз. Принимаете?
Барон Кригс встал, поклонился гостю в пояс и сказал:
— Исполать тебе, добрый молодец.
— Чего-с?
— Говорю: исполать.
Гость удивился.
— Из... чего?
— Исполать, — неуверенно повторил барон Кригс.
— Из каких полать?
— Не из каких. Это слово такое есть... русское... Мы ж националисты.
— Какой черт, русское, — пожал плечами гость. — Это слово греческое... Еще поют «Исполайте деспота!».
— А не русское? Вот тебе раз.
Барон снова поклонился гостю в пояс и сказал:
— А и как же тебя, детинушка, по имени, по изотчеству? Как кликати, детинушка, себя повелишь?
— Какие вы... странные. Меня зовут Семен Яковлевич! Гм!.. Что это у вас, господа, такое унылое настроение?
Барон Шлиппенбах покачал головой и сказал:
— А и запала нам в душу кручинушка. Та ли кручинушка, печалушка. Бегут из того ли союза нашего люди ратные и торговые, аще скоро ни одному не остатися. А и могу ли я гостя дорогого посадити за скатерть самобранную и не почествовати ли гостюшку нашего ковшиком браги пенной?
— А и ловко придумано.
— То ли какую марку гость испить повелит?
— То ли брют-америкен.
— Дело! Эй, кравчий! А и тащи же ты сюда вина фряжского, того ли брют-америкену.
Подали шампанского. Когда вино запенилось в деревянных ковшах, барон Вурст встал и сказал:
— Не велите казнить, велите слово молвить!
— Не бойся, не казним! Жарь.
— То не заря в небе разгоралася, то не ратные полки на ворога нехрещенного двинулись! То я, барон Вурст, пью за то, чтобы матушка наша Россия была искони национальной и свято блюла заветы старинные! А и подниму я свою ендову, выпью ее единым духом за нашу матушку и скажу то ли слово вещее: канун да ладан...
— То ли дурак ты, братец. При чем тут канун да ладан?.. Нечто это к месту?
— Милль пардон! Я что-то, кажется, действительно... А это, знаете, так красиво: канун да ладан! Ma foi!
— О, русски народ — глюпи шеловек, - сказал один националист. - Ми тоже позавчерась пробовал сделайт искони русски свичай-обичай: лева ногой сморкаться. Эта таки трудни номер.
— Виноват, — возразил новоприбывший националист. — Вы немного напутали. Действительно, у русского народа есть такие выражения, но они имеют частицу отрицания «не». Говорят: «я тоже не левой ногой сморкаюсь», или: «мы не щи хлебаем».
— А, черт возьми, действительно, верно! Какой удар!
Из угла вдруг поднялся молчавший до сих пор угрюмый националист.
— А и куда же ты, детинушка, собрался?
— А и ну вас всех к черту. Думал я, что по-русски мы живем и разговариваем по-нашему, по-исконному, а тут тебе и по-греческому, и по-жидовскому, и щи лаптем хлебают, и левой ногой сморкаются... Исполать вам, гой еси, чтоб вы провалились.
— Пойдем и мы, — сказали двое мрачных людей. Вздохнули, потоптались на месте и ушли.
— И хорошо, что ушли, — воскликнул старшина. — Все равно не надежны были. Зато теперь остался самый настоящий националист, крепкий. Ребятушки, чем займемся?
— Да чем же... давайте телеграмму Плевицкой пошлем.
— А и дело говорите. Исполать вам. Пишите. «Ой-ты, гой еси, наша матушка Надежда ли Васильевна! Земно кланяемся твоему истинно национальному дарованию а молчим на мнагая лета тебе на здоровьица на погибель инородцам. Поднимаем ендову самоцветную с брагой той ли шипучей!»
— Подписывайтесь, детинушки! И все расписались:
— Барон Шлиппенбах. Граф Стенбок. То ли барон Вурст. Гой еси барон Кригс. А и тот ли жандармский ротмистр Шпице фон Дракен.
— Все подписались?
— Я не подписался, — застенчиво сказал новопоступивший националист.
— Так подписывайтесь же!
И он застенчиво подписал:
— Семён Яковлевич Хацкелевич, православный.
