Власов, безусловно предатель того Сталинского режима, прекрасно понимавший, что его ждёт. Распиаренный после удач РККА под Москвой этот генерал был рядовой командир выдвинувшийся по случаю. Но случай вещь редкая. И жаль ту бумагу которую на него тратят. Не там виновников ищут.
Извлечение из воспоминаний фронтовиков.
http://pavlovsk-spb.ru/myasnoj-bor/511- ... zhivo.html
…На предателя Власова списали все неудачи, в которых виноват был Сталин. Пленение командующего подписало приговор окруженцам, которые еще долгое время выползали из адского котла. Но на Большой земле их встречали уже не заботливые медики, а сотрудники СМЕРШа, лишали воинских званий как вышедших из окружения «при сомнительных обстоятельствах», нарекали «спецконтингентом» и отправляли под конвоем поездом № 353 в г. Грязовец Вологодской области для распределения по лагерям НКВД. По всем фронтам объявили, что командующий 2-й ударной генерал Власов сдался в плен вместе с армией. Безнравственная ложь просуществовала четыре десятилетия после окончания войны. Тогда нужен был кто-то, кто нес бы ответственность за гибель армии. Но кто понесет ответственность за сломанные судьбы тех, кто честно выполнял свой долг, чьи родственники почти полвека не имели права вспоминать их как героев?
И спустя полвека ветераны, прожившие всю жизнь в страхе, тайком по ночам в гостинице рассказывали Изольде Анатольевне Ивановой о тех страшных днях войны. Она написала несколько книг: «Синявино. Осенние бои 1941–1942 г.», «Трагедия Мясного Бора», «За блокадным кольцом» и другие, большинство из них издала их за свой счет, веря, что кому-то они помогут.
…….
"Русские! Ваш командующий добровольно сдался в плен. У вас не осталось никаких надежд. Выходите из леса и присоединяйтесь к тем 33 тысячам ваших товарищей, что спокойно отдыхают в немецком плену!"
Это был удар посерьёзней разрывных пуль, выпущенных по ним накануне... Давно, ещё в апреле, дорожники, как и все в войсках, узнали, что в армии сменился командующий. Они не видели в глаза ни прежнего, ни нынешнего, и думать не думали, что их когда-либо коснутся эти перипитии с высоким начальством. У бойца был взводный, у взводного - ротный, у ротного - комбат, их приказы и были законами, по которым они жили и работали. Конечно, после мясорубки окружения в июне, в которой погибли или попали в плен тысячи бойцов, не было ничего невозможного в том, что был пленен и сам командарм. Но чтобы так, с поднятыми руками...
Это не укладывалось в голове. Бойцы разглядывали листовки, мяли в руках, не верили: - Может, карточку подделали? Наум пожимал плечами. Какая разница? Они давно уже были сами по себе. И он сказал:
- Мы должны выйти! Назло всему - выйти! Мы уже столько вытерпели, что нам не может не повезти...
И они снова пошли. Съеденная ли клюква придавала силы, злость ли гнала вперед, только к ночи они подошли к железной дороге между Тютицами и Подберезьем. Было довольно светло. В желтоватой насыпи чернели стволы пулеметов, натыканных через каждые десять метров. Могло показаться, что вокруг безлюдье, если б не один, беспрерывно кашлявший немец у левого пулемета.
- Возле него и поползем, - шепнул Наум Саше Воскобойникову.
Прошло ещё два томительных часа, прежде чем окончательно стемнело. Тогда они осторожно, гуськом, поползли к насыпи. Пулеметчик, как на грех, замолчал, и пришлось дожидаться, пока на него нападет очередной приступ кашля. Полд аккомпанемент этого надсадного, лающего кашля они и перевалили через насыпь. Неожиданно с нашей стороны, от Волхова, начался артиллерийский обстрел. Дорожники скатились в пустую траншею и, прикрывая головы от осыпавшейся земли, счастливо улыбались: "Ну, кажется, дошли...". Их не задело, если не считать смешной степановой потери: осколком оторвало каблук от его полуразвалившегося ботинка, когда нырял в канаву.
- Не будешь свои ходули выставлять! - шутливо выговаривал Степану Тимофеев. Дождавшись конца обстрела, они поползли в сторону шоссе - до него оставалось метров триста. Миновали ещё ряд траншей, но немцев больше не встретили... Видно, насыпь и была их передним краем.
Наконец, в просветах мелколесья замаячила тёмная лента шоссе. На радостях дорожники поднялись и смело пошли в полный рост. У самого шоссе их остановил такой родной, такой желанный окрик часового: - Стой! Кто идёт? И Саша Воскобойников звонко, как когда-то на мосту, выкрикнул:
- Свои! Из окружения!
Но в ответ чётко и беспощадно раздалось невероятное:
- По предателям - власовцам - огонь!!!
Они стояли доверчиво, кучно, и пулемётные очереди прошили сразу пятерых. Первым упал, накрыв собой Лёню, Саша. За ними - трое бойцов. Раненых не было: все пятеро были убиты. На Сашином лице ещё не стерлась радостная улыбка, с которой он кричал: "Свои!"
Семеро живых скатились в кювет и долго лежали - оглушенные, раздавленные проишедшим. Наум лежал ничком, сжимая рукой виски, в которых надрывно стучало и билось одно: "Это конец! Списаны заживо!" Отчаяние было таким безмерным и всепоглощающим, что не нашло бы выхода ни в слезах, ни в крике, ни в возмущении бессмыссленной несправедливостью...