Восемнадцатое столетие было временем удивительных
человеческих судеб. В неподвижном по видимости мире
строгого сословного деления, тщательно вымеренных
.иерархических ступеней, жестких правил регламента
ции материальной и духовной жизни неожиданно по
рядок был нарушен. Люди без роду, без племени, маль
чишки, бог весть какими ветрами заброшенные в сто
лицы могущественных монархий, оказыва.цись возне
сенными на вершину общества ; без каких-либо замет
ных усилий - так по крайней мере представлялось -
овладевали умами и сердцами своих современников,
становились властителями дум поколения.
Все табели о рангах, все веками установленные нор
мы, каноны, традиции были смещены и опровергнуты.
Сын часовщика, самоучка, не получивший никакого
систематического образования, бездомный скиталец,
зарабатывавший на хлеб то трудом подмастерья граве
ра, то службой лакея, то поденной работой переписчика
нот, внезапно стал самым знаменитым человеком
Франции, Европы, мира. Двери замкнутых аристокра
тических гостиных ПариЖа и Версаля широко распа
хивалисЪ перед этим нелюдимым, застенчивым и не
желавшим быть любезным плебеем. Сам король Люда
вик XV приглашал его к себе и предлагал ему пенсию,
но этот странный человек не принял милостивого при
глашения, которого столькие домогались. Он сослался
на свое нездоровье, на болезнь - не угодно ли? -
у него был цистит. Позже в •Исповеди• Жан-Жак Рус
со, ибо речь, как понятно, идет об авторе «Новой Элои
зы• и •Общественного договора •, откровенно рассказал
об этом. Он еще добавил: «Я терял, правда, пенсию
в некотором роде, предложенную мне, но избавлялся от
ига, которое она на меня наложила бы• 1 •
Другой плебей, тоже сын часовщика, начинавший
жизнь с ремесла своего отца, а за тем постигший искус
ство зарабатывать большие деньги дерзкими финансо
выми операциями, Пьер Огюстен Карон, вошедший
в историю мировой литературы под именем Бомарше,
не только достиг дворянского звания, стал богачом
и приблизился ко двору, но и подверг позже весь этот
чванливый мир привилегированных сословий безжа
лостному осмеянию в �Севильском цирюльнике•
и �женитьбе Фигаро• -пьесах блистательного та-
ланта, почти двести лет не сходящих с театральных
подмостков мира.
....
Можно привести еще немало сходных примеров, но
нужно ли это? Стремительное, как взлет ракеты, возне-
сение имени, вчера еще никому неведомого, а ныне за
ставившего всех говорить о нем,- разве это не было
одной из верных примет предгрозового времени, зыб
кости, неустойчивости мира, шедшего навстречу вели-
ким потрясениям?
Полноте, скажет иной читатель, не надо преувели
чивать. Миллионы простых людей, крестьян, тех, кто
обрабатывал землю и выращивал хлеб, ничего не знали
об этих знаменитостях восемнадцатого столетия; они
были неграмотны и, когда возникала необходимость,
ставили на казенной бумаге крестик вместо своего
имени.
Да, конечно, это так. Но и эти неграмотные, забитые
люди, замученные непосильным трудом, закабаленные
неисчислимыми феодальными повинностями и побора
ми, стонущие под властью помещика, сеньора, ланд
графа, под высокой рукой монарха и церкви, чувство
вали неизбежность надвигавшихся перемен. Мир при
поверхностном наблюдении казался неподвижным,
а устои могущественных многовековых монархий, гла
венствовавших в Европе,- несокрушимыми. Но это
внешнее впечатление было обманчивым: все находи
все находи
лось в движении и существовала определенная связь
между неудержимым стремлением народа освободиться
от давившего его гнета и появлением на темном гори
зонте древнего континента почти одновременно не
скольких десятков новых имен, заблиставших всеми
гранями таланта.
Как бы по-разному ни складывались биографии
Франсуа-Мари Аруэ, известного под именем Вольтера,
или Жан-Жака Руссо, или аббата Габриеля Бонно де
11 Мабли, или Готхольда Эфраима Лессинга и Фридриха
Шиллера, Джонатана Свифта и Ричарда Шеридана,
Александра Радищева и Николая Новикова, Бенджа
мена Франклина и Томаса Джефферсона, сколь значи
тельны ни были отличающие каждого из них и порож
денные национальными условиями и неповторимыми
индивидуальными чертами различия, между ними все
ми было и нечто общее.
И это общее было присуще не только названным
здесь именам, но и великому множеству иных, не
названных, но имевших не меньшее право на благо
дарную память последующих поколений. То были лю
ди, принадлежавшие к беспокойному племени неудов
летвореиных - insatisfaits. Мир, который окружал их,
его общественные институты, социальные отношения,
законы, право, мораль - все представлялось им несо
вершенным; они всё брали под сомнение, осуждали
и критиковали. И хотя одному из них принадлежал
известный афоризм • Все к лучшему в этом лучшем из
миров •, кто мог сомневаться в том, что эта благонаме
ренная сентенция была откровенной издевкой? *
Основное, что сближало идейно этих столь разных
деятелей, было отрицание окружавшего их мира. Мир
был плох - на этом сходились все. Конечно, не приро
да, не зеленая трава, не листья на деревьях, не солнце,
озаряющее землю, вызывали их недовольство. Напро
тив, непреходящая красота и величие природы еще
резче оттеняли уродства и пороки мира, созданного че
ловеком. Переводя взгляд от совершенной в своей не
тленной красоте природы к человеческому муравейни
ку, мыслящие люди той эпохи ужасались. Сопоставле
ние законов природы и законов, созданных человеком,
было одной из отличительных черт передовой обще
ственной мысли восемнадцатого столетия.
Отсюда рождались идеи о •естественных законах•
(lois naturelles) и •естественном праве •, о •естествен
ном человеке • и о пагубности ухода от природы и ее
законов, и, как логическое следствие этих конста таций,
формировалась простая, но обладавшая огромной при
тягательной силой мысль : этот плохой мир надо сде-
лать лучшим. Стремление к лучшему, более справед
ливому, более соответствующему естественным правам
человека строю - строю, который принесет людям
счастье,- вот что было общим для передовых мысли
телей XVIII века4 •
Идеология Проевещепия никогда не была гомоген
ной. В сложном спектре ее идейных течений были
представлены цвета всех классов и социальных
групп - буржуазии, крестьянства, городского плебей
ства - со всеми их внутренними членениями, объеди
ненных общим именем третьего сословия. Но третье со
словие в XVIII веке при всей своей внутренней разно
голосице и частью видимых, частью скрытых противо
речиях выступало единым, сплоченным общими инте
ресами в конфликте с господствовавшим феодальным
строем и привилегированными сословиями. Оно обра
зовывало, пользуясь терминами наших дней, антифео
дальный фронт.
И как бы внезапное восхождение на темном гори
зонте века блистательного созвездия дарований - фи
лософов, экономистов, историков, беллетристов, пред
ставлявших по-разному все оттенки передовой
общественной мысли того времени,- было, конечно,
.явлением глубоко закономерным. Оно возвещало
вступление в борьбу могучих сил антифеодального
лагеря.
Позже этому полному жизненных сил идейному
движению было дано обобщающее название - Просве
щение. В XVIII веке писателей этого направления чаще
всего называли «философами• или «партией филосо
фов•. Во второй половине века «партия философов•,
гонимая и иреследуемая монархией и церковью, в битве
за умы и сердца уже явно одерживала победу. Ее влия
ние, в особенности на молодое поколение, было
огромным5 •
То были уже не буревестники-одиночки, возвещав
шие приближение грозы. Надвигалась сама гроза,
и ожесточенное сражение в сфере идей, в которое ввя�
зывалась «партия философов •, атакуя твердыни ста
рого мира, было верным признаком приближавшегося
социального взрыва огромной, небывалой еще силы,
к которому шло европейское общество конца XVIII
века.
Мощные подземные толчки нараставшего народного
гнева все чаще прорывались наружу, и тогда дрожали
стекла в гостиных .барских усадеб и господских особ
няков. В 17 48-17 49 годах в разных провинциях
Французского королевства и в самом Париже вспыхи
вали народные волнения, д0стигавшие порой внуши
тельной силы. Из рук в руки передавали стихотворение,
начинавшееся словами : �восстаньте, тени Равальяка!»
Это означало призыв к насильственному устранению
короля. Все чаще шепотом произносилось запретное
слово <<революция». .. В 17 7 4 году на чалось восстание
американских колонистов против британского влады
чества, и регулярные армии английского короля, пере
брасываемые через океан непобедимым флотом, терпели
поражение за J:ражением от простых фермеров и тор
говцев говядиной, сражавшихся за свободу и независи
мость молодой американской республики.
В 1775 году во Франции разлилось широкое кресть
янское восстание, вошедшее в историю под именем
�мучной войны». Огромным напряжением сил коро
левства оно было подавлено, но крестьянс-кие мятежи
продолжались.
В Австрийской империи Габсбургов, в маленькой
Швейцарии, в итальянских землях в последнюю треть
XVIII века то здесь, то там возникади народные дви
жения разной степени силы. Даже в далеких владениях
повелительницы могучей северной империи Екатери
ны 11 грозное крестьянское восстание под водительст
вом Емельяна Пугачева напомнило, что и здесь казав
шееся непоколебимым здание феодаЛьно-абсолютист
ской монархии подрывают изнутри волны народного
гнева.
Когда Руссо в знаменитом романе <<Эмиль• пи·сал :
�мы приближаемся к состоянию кризиса и к веку ре
волюций. Я считаю невозможным, чтобы великие евро
пейские монархи продержались бы долго» 6, то это было
не только гениальным пророчеством проницательного
ума, сумевшего разглядеть скрытое за завесой будущее.
Это было и ощущением духа современности, точным
восприятием направления ветров, проносящихся над
Европой, над миром во второй половине восемнадцатого
столетия.
