да камрады мы забыли одного исторического персонажа - адмирала редера ему слово .
«Шарнхорст» и «Гнейзенау» теперь точно не могли участвовать в планируемой операции, я по-прежнему полагал целесообразным продолжить ее осуществление с тем, чтобы не упускать удачный момент времени, который потом может и не наступить. Но, когда, к несчастью, «Принц Ойген» налетел на мину и был вынужден встать в док для ремонта, операцию пришлось отложить до середины мая.
Соответственно, я воспользовался этой отсрочкой и 25 апреля подробно обсудил ситуацию с адмиралом Лютьенсом, который должен был командовать оперативной группой «Бисмарка». В ходе нашей встречи мы обсудили вопрос о том, до какого времени, в свете возникших обстоятельств, имеет смысл откладывать теперь выход в море «Бисмарка» и «Принца Ойгена». В ответ на мои вопросы адмирал Лютьенс изложил свое мнение, сводившееся [422] к тому, что операцию есть смысл отложить до того момента, когда, по крайней мере, «Шарнхорст» снова будет в боевой готовности, или даже до того момента, когда «Тирпиц» будет готов к выходу в море.
Я не могу не отметить искренность и откровенность Лютьенса, столь открыто изложившего мне свое мнение.
Затем я попытался объяснить ему причины, по которым я придерживаюсь противоположного мнения и по которым операция не может быть отложена. Даже притом, что адмирал Лютьенс, вероятно, не был мною полностью убежден, разговор закончился в обстановке полного взаимопонимания.
Решение послать «Бисмарк» в море было одним из самых трудных решений, принятых лично мною во время войны. Выход «Бисмарка», первоначально рассматривавшийся лишь как часть крупной совместной операции наступательного характера, становился теперь всего лишь единичным, локальным предприятием. Неприятель мог позволить себе сконцентрировать все свои военно-морские силы против этой относительно малой оперативной группировки, что делало риск неизмеримо более высоким.
С другой стороны, война не ждет, и общая стратегическая ситуация не позволяла нам обдуманно придерживать столь сильную боевую единицу. Если бы мы отложили его выход в море до того момента, когда «Шарнхорст» и «Гнейзенау» снова были бы в боевой готовности, могло оказаться так, что мы навсегда лишились бы возможности использовать новый линкор на просторах Атлантики, поскольку «Шарнхорст» и «Гнейзенау» постоянно подвергались авиационным атакам англичан на своих открытых стоянках во Франции, и поэтому невозможно было сказать, когда они снова будут в боевой готовности. (Как впоследствии оказалось, ни один из этих кораблей так снова и не вышел в море, если не считать их быстрого броска на родину через Ла-Манш в феврале следующего года.) Отложить операцию до того момента, как «Тирпиц» окажется способным выйти в море, — это полугодовое бездействие, в течение которого далеко не нейтральная позиция Соединенных Штатов может смениться ожесточенными военными действиями. [423]
Сильным психологическим фактором в моем решении послать «Бисмарк» в море была моя безграничная уверенность в командирских качествах адмирала Лютьенса. Его знание всех аспектов войны на море и тактическое мастерство не имели себе равных. В Первую мировую войну, еще будучи очень молодым офицером, он уже командовал дивизионом торпедных катеров. Затем он последовательно занимал должности командира флотилии, командира крейсера, а затем и командующего силами торпедных катеров. Имел он и солидный опыт штабной работы, а будучи начальником управления кадров адмиралтейства, он по праву многие годы пользовался моим полным доверием. Некоторое время в ходе норвежской кампании он командовал тяжелыми кораблями, замещая на посту заболевшего командующего флотом. И наконец, в последнем рейде «Шарнхорста» и «Гнейзенау» он целиком и полностью проявил присущее ему умение.
В ходе принятия этого решения среди неожиданно возникших трудностей было и личное отношение к этому вопросу Гитлера. Когда я проинформировал его о планируемой операции, он не отверг этот план целиком и полностью, но по его отношению было понятно, что он был далеко не полностью согласен с ним. Тем не менее он предоставил решение этого вопроса мне. Позже, в начале мая, он, будучи в Готенхафене, встретился и долго беседовал там с адмиралом Лютьенсом, который не только подробно доложил о всех деталях рейда «Шарнхорста» и «Гнейзенау» в Атлантике, но также изложил свои взгляды на тактическое использование «Бисмарка». Не преминул он сказать и об опасности со стороны вражеских авианосцев, которой мог подвергнуться линкор.
Лишь после тщательной оценки всех аспектов операции я отдал приказ на ее выполнение, и 21 мая стало первым днем этого драматического и напряженного рейда.
Когда «Бисмарк» вступил в сражение с вражескими силами, он, естественно, смог нарушить радиомолчание, поскольку его местоположение было теперь известно неприятелю, и его доклад о потоплении «Худа» и поражении «Принца Уэльского» был с искренним восторгом [427] встречен Гитлером, который лично поздравил меня с этим успехом. Однако я все же заметил Гитлеру, что причины для беспокойства все еще имеются, поскольку из доклада с «Бисмарка» до того, как он оторвался от преследования и возобновил радиомолчание, мы узнали, что он получил повреждение от попадания торпеды и что его радиус действия уменьшился.
На этом этапе мне пришлось принять второе трудное решение, связанное с рейдом «Бисмарка». Должен ли был военно-морской штаб теперь, после победы над «Худом», отозвать оперативную группу «Бисмарка» или же оставить принятие решения о продолжении операции за командующим флотом адмиралом Лютьенсом?
В тот момент я считал прорыв через охраняемый Датский пролив на просторы Атлантики самой трудной частью всей операции. Отдать приказ о прекращении операции и возвращении через опасные воды у побережья Исландии представлялось мне нежелательной узурпацией власти и подменой решения, которое должно было быть принято только адмиралом Лютьенсом. Как непосредственный командир на поле боя и единственный человек, который был способен оценить тактическую ситуацию в свете полученного кораблем повреждения, только он был тем человеком, который должен был сказать «да» или «нет». И, зная адмирала Лютьенса в течение этих долгих лет, я нисколько не сомневался, что любое принятое им решение будет самым разумным.